С началом войны, Абелевич был призван армию в 1941 году и служил в аэрогеодезическом отряде. По рекомендации композитора Николая Мясковского он был демобилизован в 1944 году и, после двухлетнего обучения симфоническому композиционному искусству у Мясковского в Московской государственной консерватории, был принят в Союз советских композиторов в 1946 году. В этот период, благодаря дружбе с Вайнбергом Абелевич также познакомился с Дмитрием Шостаковичем. На него повлиял этот круг музыкантов, включая скрипача Давида Ойстраха. После публичного партийного осуждения Вайнберга и Шостаковича в 1948 году за «формализм» во время кампании Андрея Жданова (ждановщина), Абелевич вернулся в Минск в 1951 году, где продолжал работать в различных жанрах и поддерживал связь с Вайнбергом в период после-сталинской оттепели. Абелевич умер в 1985 году в Минске, получив признание как белорусский композитор использовавший белорусские и польские темы в своей музыке. Однако его творчество за пределами Беларуси было и остается малоизвестно, возможно, из-за его еврейского происхождения и связей с композиторами, подвергшихся компании осуждения в сталинское время.
Вся семья Абелевича погибла в Холокосте, вероятно, в Виленском гетто или в Понарах. База данных имен Яд Вашем содержит запись о «Моше Абелевиче», убитом в Понарах, с правильной датой рождения для его отца. Как у многих уцелевших из семей погибших в Холокосте в Балтийских странах, Беларуси и Украине, точная судьба его семьи неизвестна. Военная служба Абелевича во время войны вдохновила его на создание поздних произведений, в которых он использовал милитаризированный или механизированный композиционный язык (3). Однако его творчество имеет «ярко-трагическую ориентацию» в белорусском контексте. Он интегрирует белорусские фольклорные мотивы и отсылки к драматизму и предопределенности, создавая ощущение отстраненности от повседневной жизни, сентиментальности и ностальгического воспоминания (4). Его произведения обладают дуализмом: восхищение величием военных достижений, жизнерадостная решимость коллективного труда, в тоже время окрашены грустью катастрофы еврейства или трагическим и ностальгическим воспоминанием о утерянной Беларуси, разрушенной родине.
Великая Отечественная война и Холокост в СССР неразрывно связаны. После того как 22 июня 1941 года нацистская Германия разорвала пакт о ненападении, война против СССР приобрела расовый характер и стала войной на полное уничтожение. Большевизм в СССР рассматривался не только как враждебная социально-экономическая философия по отношению к Третьему Рейху, но и как структура, наполненная и управляемая еврейским влиянием, от Карла Маркса до «Сталина и евреев, стоящих за ним» (5). Категоризация военных и гражданских лиц на восточном фронте была размыта, что привело к катастрофическим жертвам Холокоста в Украине, Беларуси и Балтийских странах. Среди жертв, наряду с евреями и цыганами, стоит отметить такие группы, как партизаны, советские военнопленные и другие граждане СССР.
Беларусь представляет собой уникальный случай Холокоста, характеризующийся почти полным уничтожением вермахтом гражданского населения и гражданской инфраструктуры, но также значительными проявлениями публичной памяти о сопротивлении и народной трагедии, что отражено в послевоенных фильмах, таких как «Иди и смотри». Новые свидетельства, например, от Yahad In Unum, ярко описывают Холокост в Беларуси и реальный масштаб разрушений вследствие немецкого наступления и оккупации. Партизан Аллен С., ушедший в лес, описывал это так: «То, что они сделали за эти [первые] шесть недель, не поддается описанию. Деревня за деревней – единственное, что вы видели, это печные трубы, дома были сожжены дотла, людей увозили в концлагеря» (6). Абелевич передает эту катастрофу музыкально, показывая, что Холокост в Беларуси был одновременно еврейской и славянской трагедией с тотальным уничтожением общин по всей стране. Дуализм его музыки выражается как частная элегия по «нежеланной памяти» о массовой гибели евреев, так и общая ностальгия по разрушенной Беларуси, уничтоженной родине (7).
Дуализм также присутствует в наследии Абелевича, которого помнят как еврейского, литовского, белорусского и советского композитора. Как и его современники, Вайнберг или даже Береговский, Абелевич был многонациональным композитором, в чьих произведениях переплетаются слои травматической и ностальгической памяти. Это отражает сложный характер памяти и антисемитизма в СССР.
Произведения Абелевича больше известны в Беларуси, чем на Западе, благодаря его интеграции народной музыки, проникновению народных тем и сентиментальности в его произведения. Как отмечено в небольшой книге Калесниковой 1970-х годов, такая интеграция народного идиома в музыку Абелевича в нескольких произведениях представляла собой идеализированное воплощение социалистического реализма – использование местных знаний, мелодий и эстетики для передачи крупных социалистических идей, таких как радость коллективного труда или слава Красной Армии (8). Белорусский музыковед Инеса Двульжина писала о значении Абелевича и его окружения в Беларуси, включая Генрика Вагнера, Эди Тырманда и Григория Фрида, популяризируя эту музыку для нового поколения ученых и исполнителей, особенно за пределами бывшего СССР. Однако из-за советских репрессий, минимального внимания зарубежных исследователей и отсутствия публикаций их произведений на Западе, такие композиторы, как Лев Абелевич, остаются относительно неизвестными и, конечно, их наследие мало вовлечено в более широкое обсуждение музыки Холокоста.
Опыты Абелевича, интеграция скрипки в его произведения и ностальгическая память об утраченных интеллектуальных и еврейских мирах 1930-х годов являются формой его увековечивания памяти о Холокосте через музыку. Сложные образы утрат, войны и народной грусти в произведениях Абелевича отражают многослойные воспоминания и опыты многих советских граждан, выживших из века террора, включая Холокост.